Победа революции заставила иными глазами взглянуть на прошлое: оказалось, что многие и раньше, по крайней мере на словах, придерживались либерального образа мыслей. Данное обстоятельство делало их невольными заложниками нового порядка вещей: возврат к старому был для них подобен смерти. «Если б по поводу нынешнего происшествия открыть все поле доносов на слова, разговоры и частные письма, то редкий мог бы совершенно оправдаться и никто не избег бы подозрений». Грань между словом и делом, намерением и поступком была зыбкой. Это дало формальный повод представить дело тайного общества как дело всей России.
В Гвардейском корпусе происходила смена полковых и батальонных командиров. Надо было упрочить успех восстания. Тайному обществу отводилась роль важнейшего элемента новой власти: оно должно было превратиться из тайной политической организации в правящую политическую партию. Только члены общества могли претендовать на реальную власть и возглавлять министерства, армии, корпуса. Прием новых членов в общество, таким образом, продолжался и после победы революции: «...никто, не поступив предварительно в оное, не должен быть облечен никакою Гражданскою или Военною властью».
«Я презираю либералистов на день», - сказал историограф Карамзин… Вскоре один из расторопных шпионов заглянул в потаенные записи историографа. «Основание гражданских обществ неизменно: можете низ поставить наверху, но будет всегда низ и верх, воля и неволя, богатство и бедность, удовольствие и страдание. Для существа нравственного нет блага без свободы; но эту свободу дает не Государь, не Парламент, а каждый из нас самому себе, с помощью Божиею. Свободу мы должны завоевать в своем сердце миром совестию и доверенностию к Провидению». «Ну, Карамзин!» — воскликнул Рылеев. Однако новая власть не стала преследовать прославленного историка. Все знали о его смертельной болезни. Был подготовлен специальный фрегат для отправки русского путешественника в чужие края. Впрочем, Карамзину не было суждено ступить на его борт: в мае он тихо скончался, благополучно избавив власть от множества малоприятных проблем.
Вообще, эти щелкоперы доставили множество неприятностей. Лишь поляк Фаддей Булгарин служил не за страх, а за совесть. Помнил, каналья, как Рылеев грозился обезглавить его после победы революции на листе «Северной пчелы». Боялся топора революции. Российские же литераторы поминутно раздражали и были непредсказуемы в своих по¬ступках. Знаменитого Пушкина вернули из ссылки и торжественно встретили. Издали сборник эпиграмм. Официально предложили ему первое место на российском Парнасе. Чем же ответил на все это «потомок негра безобразный»? Ироническими шуточками по поводу «Дум» Рылеева: власть признала книгу классической, гамназисты и лицеисты учили наизусть огромные отрывки, а Александр Пушкин имел наглость утверждать, что книга лишена поэзии. И если бы он ограничился только этим! Так ведь нет. Написал пасквиль «На 14 декабря»: «Над нами единый властвует топор». Поэт пророчески уловил дух времени.
Ирония истории постоянно напоминала о себе. Осуществляемые намерения Временного правления превращались в свою противоположность, умножая число недовольных.
Сразу же после вооруженного захвата власти 14 декабря 1825 года был издан Манифест Сената, уничтожавший бывшее правление и передававший власть Временному правлению, которому подчинялись все министерства, Совет, Комитет министров, армии, флот. Принцип разделения трех ветвей власти был соблюден. Временному правлению принадлежала исполнительная власть, но не законодательная и судебная. Будущий порядок правления и Государственное законоположение подлежали утверждению выборных — народных представителей всех губерний. Лишь они могли решить, чем станет Россия в будущем: республикой или конституционной монархией. Члены Северного тайного общества справедливо полагали, что большинство россиян не готовы воспринять республиканские идеи. «Еще не созрели люди. ...Россия теперь в таком еще состоянии, что депутатов можно иметь разве от одних университетов».
Манифест Сената объявлял «свободное тиснение», то есть уничтожение цензуры; «свободное отправление богослужения всем верам», то есть свободу совести; «уничтожение права собственности, распространяющейся на людей», то есть отменялось крепостное право. Однако ни слова не говорилось о наделении крестьян землей и о вознаграждении помещиков за утрату ими освященного веками права присваивать себе «насильственной лозой и труд, и собственность, и время земледельца». И те и другие были недовольны, считая подобный акт правительства несправедливым и своевольным. В самое ближайшее время следовало ожидать, что такая отмена крепостного права повлечет за собою гибельные последствия. Достичь свободы благоразумной и чистой не удалось.
Манифест Сената провозгласил равенство всех сословий перед Законом и учреждение волостных, губернских и областных правлений. Члены сих правлений подлежали выбору на местах и должны были заменить чиновников, «доселе от Гражданского правительства назначаемых». Отныне грубая толща российских чиновников возненавидела революцию. Эти люди без прошлого стали людьми без будущего: они служили империи в надежде получить дворянское достоинство, которого - в массе своей - не имели; жалованье их было ничтожно, а «теплых» мест, позволяющих получать «безгрешные» доходы, было мало. Так чиновничество, это крапивное семя, стало врагом революции: большинство частей высшего управления и все части управления на местах стали саботировать распоряжения Временного правления.
Манифест Сената уничтожил военные суды и всякого рода судные комиссии, образовав институт присяжных заседателей и провозгласив гласность су¬дов. Полнейшая неэффективность суда присяжных в борьбе со скрытым и явным саботажем чиновников стала очевидной сразу же после обнародования Манифеста. Силою вещей Временное правление, нарушая принципы, им же провозглашенные, было вынуждено учредить Чрезвычайную комиссию и предоставить ей право внесудебной расправы с каждым, кто был заподозрен в контрреволюции и саботаже.
Объявив право всякому гражданину заниматься чем он хочет, Временное правление столкнулось с недовольством купечества, справедливо обеспокоенного ростом конкуренции. Отныне каждый мог «торговать оптом и в розницу, платя установленные повинности для торгов». Мелкие торговцы лишали купцов ощутимой прибыли. Так Временное правление лишилось поддержки купечества.
Сложив, то есть объявив недействительными, подушные подати и недоимки по ним, уничтожив монополию на соль и продажу «горячего вина», Временное правление резко сократило доходы. «Нет денег, батюшка», — однообразно отвечал министр финансов Егор Францевич Канкрин на любые требования изыскать средства в государственной казне для финансирования революционных преобразований. Новая власть полагала, что экономическая свобода сама собой обеспечит блистательную будущность, строгий порядок и Совершенное благосостояние государственных имуществ.
Стремясь сократить государственные расходы, Временное правление провозгласило уничтожение постоянной армии: содержание 800-тысячной армии требовало огромных издержек. Образовывалась внутренняя народная стража: рекрутские наборы отменялись, а воинская повинность уравнивалась между всеми сословиями. Была объявлена «отставка всех без изъятия нижних чинов, прослуживших 15 лет». Эта благодетельная мера имела неожиданные последствия: примерно несколько сот тысяч солдат были уволены из армии и не могли быстро найти сферу применения своим силам. Торговля и промышленность переживали нелегкие времена: именно в 1825 году разразился первый мировой экономический кризис, и Россия не осталась от него в стороне... Между тем, в течение короткого времени мощная армия, наводившая ужас на всю Европу, была уничтожена. Когда же Временное правление одумалось и решило «умы занять» внешней войной с Персией и Турцией, армии уже не было. «Что воевать?»
С военными поселениями дела обстояли трагически. Временное правление объявило об их уничтожении. «Военные поселения представляли ... страшную картину несправедливостей, наружного обмана, низостей — все виды деспотизма».
Узнав о ликвидации военных поселений, поселенцы решили посчитаться со своими недавними мучителями. В поселениях вспыхнули бунты. «Ужасы. Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в Новгородских поселениях со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили дома, изнасильничали жен... Но бунт Старо-Русский еще не прекращен. Военные чиновники не смеют еще показаться на улице. Там четверили одного генерала, зарывали живых и проч. Действовали мужики, которым полки выдали своих начальников.»
Больше всего власть опасалась топора мужиков. Кое-где полыхали дворянские усадьбы. Да что говорить о провинции, если у смертельно раненного графа Милорадовича украли часы, подарок императрицы?! Блудова же, одного из молодых министров нового правительства, в сумерках ограбили прямо на Дворцовой площади, когда он спешил в Зимний на срочное совещание. «Улицы не безопасны... Полиция, видимо, занимается политикой, а не ворами и мостовою», — записал Пушкин в дневнике. Еще больше опасностей было в Москве, где 68 тысяч человек, находящихся в услуге, давно уже были готовы «на все неистовства, как скоро прорвется оплот повиновения властям — и чего тогда ожидать нам, отцам семейств, — насилия жен, дочерей?» Так вопрошал член Северного общества барон В.И.Штейнгейль Рылеева. Ответа барон не дождался.
Следовало ожидать умножения возмущений. Наступила смута. Временное правление, в отличие от власти деспотической, не имело реальных возможностей «с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний». Россия стояла на краю бездны. «С восстанием крестьян неминуемо соединены будут ужасы, которых никакое воображение представить себе не может, и государство сделается жертвою раздоров и может быть добычею честолюбцев; наконец может распасться на части и из одного сильного государства обратиться в разные слабые. Вся слава и сила России может погибнуть, если не навсегда, то на многие века». Выхода не было. Военная диктатура становилась единственным средством обуздать безначалие, положить конец смуте и предотвратить гибель государства.
Источник
Journal information